Охотничий отточенный клинок щекочет ноздри запахом металла: крадется, не сгибая крепких ног, выслеживает... Не таких видала! Не раз и убивала налету, одним броском, клыком срезая вену... Но этого, почуяв за версту, я не успею разорвать мгновенно, и нож его меня опередит, и хлыст, свистя закрутится на пасти...
Охотник не растерзан. Не убит. Хмелея от победы, крови, власти, меня на цепь посадит во дворе,как шавку, как последнюю дворнягу. Я буду выть в дождливом ноябре, так горько, что к зиме, пожалуй, слягу, под тяжким грузом - не цепи, обид - проталкивая шумно каждый вздох.
Ну, и сколько ни корми и ни люби,
я буду в лес смотреть,
пока не сдохну,
и, вспоминая зубы вожака,
с которым до охоты вышла драка,
молиться,
чтоб не дрогнула рука,
когда поймёт, что волк не стал собакой, охотник мой.
Когда его уму достанет прыти испугаться зверя, который никогда свою тюрьму не примет домом. А моя потеря, моя любовь, основа всех основ, вожак, стоящий истово на страже покоя стаи, стаи крепких снов, меня назад не примет, если даже...

...и будучи все время начеку, увидев нож в белеющей ладони, я не оскалюсь.
И металл в боку приняв,
как завершение погони за жизнью,
я лишь выдохну, скуля,
и содрогнусь,
когтями воздух роя,
и вмиг похолодевшая земля
свое дитя
обнимет
и укроет.
(c) Ксения Кольт